Колхоз
Случилась вся эта хуемотина, братан, этим летом в нашем колхозе, ебнутья ему на ровном месте. «Светлый путь» называется. Только пути там явно ни хуя не светлые, скорее даже, темные дебри – ебли. Заебись там всем живется по этим путям «светлым». Я тому пример явный. Травы у нас – что говна в общажных толчках не пробитых плавает – ебнуться-не-встать. Никто нихуя у нас не делает, только знают, что траву с утра пиздануть на пару хапак и улететь к ебеням. А трава у нас не какая-нибудь шняга, реальная: копыта не отдашь, так «кукушка» скажет по-английски: «good bye». Вот и курили ее все кому не лень, а курить никто не ленился. Так-то вот.
А летом этим, блядь, веришь – нет, не уродилась травка ни хуя. Все за головы схватились: «Ебанный – бобанный, что делать?» Ломка началась поголовная. Хуево всем, колбасит. Хочется курнуть, а нехуй курить-то. У нас двое ебалбеев даже сдохли. Правда, не от ломки. От чего, от чего. От хуя моего, вот от чего. Ты слушай. Решили они колеснуть по фенозепаму децл, пошли в аптеку, купили. Хорошо им, падлам, стало. Поперло, бля, их на приключения. Решили они проверить: что будет, если два бревна добротных клеем «Моментом» склеить? Будут бревна держаться или нет? Нахуячили клея на бревна, клеят.
Пока клеили, клеем так обдышались, что вопрос себе задали: «Нахуя нам эти бревна?» Пошли они на речку, а там гуси по воде наебывали. Взяли они одного гуся и самогонки ему в клюв ебанули, типа: накатит гусю? Ага, накатило. Гусь тот и по сей день по речке плавает. Точнее сказать, труп его плавает, а не сам гусь. Да никто его оттуда не достал. На хуй он кому нужен. А долбаебы эти сами самогонки жахнули, их совсем раскумарило. Пошли они в аптеку еще колес купить. А пиздюшка эта, продавщица, сама с бодуна была, по ошибке им калий цианистый впихнула. Вот они и скопытились. Жалко, конечно, пацанов. А тут еще участковый приехал разбираться по факту «непонятной», с его слов, кончины колхозного контингента. Приехал, глаза красные, сразу видно: уже успел где-то планчику въебать, а откуда взял – не делится. Того и глядишь, пар из ушей повалит. Стоит, пальцы веером, втыкает, балаболит:
- Кто свидетель?
Все стоят, на него смотрят, молчат, как будто хуи в рот взяли. Ясен хуй, свидетелей нет, хотя все видели как чуваки эти столько момента уебали на свои бревна, что пакетов столько клей этот дышать во всем колхозе не найдется.
Шароебились мы все по углам. Зайдет, бывало, ко мне дружок. Спросит:
- Нет травки-то?
- Нету, - отвечу я, - будет – обязательно скажу, покурим.
А они же не понимают ни хуя. На следующий день опять придут, спрашивают. А я им:
- Да я же вчера сказал, что нет ни хуя.
Так они опять придут.
- Есть чего курнуть-то, братан?
- Идите вы на хуй, - отвечаю, - каждый день ходите и ни хуя не делаете. Самогонка вас заебала, колеса в горло не лезут. Не понимаете ни хуя уже, что если раз ответили, что нет травы, то хули по двадцать раз переспрашивать, мозга ебать.
Зато бабы у нас горячие были: еби – не хочу. Вот и никто не хотел их ебать. Потому что от зелени этой самосадной концы попадали на полшестого у всех уж давным-давно.
А тут еще дядя ко мне приехал, долбаеб сраный. Полковник он, падла, в отставке. Раньше в каком-то училище преподавал. Взятки, походу, брал да ханку казенную жрал. А заебы армейские остались. Вот он с утра и начинает: «Подъем!!!» Сука хуева, глотку ни разу не надорвал, закалка старая. «Подъем, подъем». Хуем!
Говорю ему как-то утром:
- Пошел ты на хуй. Сам пиздуй на свою зарядку. Если вчера бабу в жопу ебал, то это еще не значит, что здоровому человеку спать мешать можно.
Ну ладно, слушай по порядку. Приехал, значит, он ко мне и базарит:
- Вот, племянничек, будем жить теперь вместе.
«Заебок, - думаю, - жил один – не тужил, а теперь этот старый пердун под бок подсел».
Приехал он, стол собрал, хуйни всякой с собой привез, ну, типа колбаски - хуяски там, сырку, свининки. Пойло тоже не забыл. Но нахуя только. У нас из своей ханки хоть запруду делай и плавай там, сколько влезет, пока сам весь не заспиртуешься. А он мне и говорит:
- А ты жахни стопочку, чем пиздить зря.
Жахнул, братан. Жахнул и охуел. Искры как пизданут из глаз, словно фейерверк на карнавале в Рио-де-Жанейро. Шоу, бля. А потом, не поверишь, словно гиря трехпудовая с конца моего упала. И встал мой хуй, как ни стоял никогда. В диаметре как яблоко стал.
- Ну что, - спрашивает дядя, - накатило?
- Ни хуя себе накатило, - говорю, - член мой уже не стоял со времен брежневского застоя. А тут, прямо как голую пизду впервые увидел.
- Во, - говорит, - а ты нюню мандил, - и как въебал полный граненый стакан этой хуйни своей, - А теперь пойдем баб ебать. Знаешь тут блядей местных?
Ха! Знаю ли я блядей местных? Да они себе, братан, пезды свои давно уж до крови расчесали. Пошли мы к соседкам моим, двум близняшкам. Сам черт не разберет, кто из них кто. Различия потом нашлись, когда выяснилось, что одна из этих шмар лобок бреет, а другая нет. Самое прикольное, они еще и целками были. Ну вот. Дядя мой с одной из этих мандавошек уединился, а я с другой.
Наебалиссь мы, вышли покурить с дядей. Я его спрашиваю:
- Ну как тебе наши лахудры?
- Заебись, - говорит, - я по пизде ее как хуем своим ударил и погнал. Давно таких ощущений у меня не было. Помню, у нас в училище как-то раз газ на кухне из плиты потек. Уебало – цирк на всю округу был. Пожар - как в кино. А на кухне, как оказалось, еще наш генерал был, еще тот хуепан. Не стало его. Так мы неделю бухали за его упокой. Я тогда чуть не спился. А ты как?
- Да у меня во время ебли яйца запутались в ее волосне. А визжала словно комарик, когда я ей целку рвал. Твоя-то не орала?
Тут меня дядя и удивил:
- А моя сказала, что целку для мужа оставить хочет. Я ее в жопку трахнул.
- Чего? - говорю, - Тебя что, прикольнуло?
А дядя спокойный, к